Радек с нами

Олег Кен

Jean-Francois Fayet. Karl Radek (1885-1939). Biographie politique. Bern: Peter Lang, 2004 (L"Europe et les Europes 19e et 20e siecles. Vol. 4). 813 p.

Биографическое исследование Жан-Франсуа Файе (Женевский университет) вполне под стать герою, чья деятельность не вписывается в рамки истории одной страны, одного политического движения, одной эпохи. Политическая биография Карла Радека предстает путешествием, точнее, странствием. "Я всеми принят, изгнан отовсюду", - мог бы сказать о себе Радек словами Франсуа Вийона (в переводе Эренбурга).

Отправной пункт полувекового пути, окончившегося в камере Нерчинской тюрьмы, - семейное воспитание Карла Собельсона в Тарнове, проникнутое духом Хаскалы - движения за эмансипацию евреев и их приобщение к универсальным ценностям разума и терпимости. Под влиянием матери и дяди мальчик читает и перечитывает пьесу Лессинга "Натан Мудрый", созданную под впечатлением образа Мозеса Мендельсона, основателя Хаскалы. Обаяние немецкого Просвещения обретает соперника в мифологии великих польских романтиков, и юный Собельсон подумывает о принятии католичества. Вскоре тяга к патриотической и демократической литературе открывает путь к поискам синтеза идей национального и социального освобождения. Первым политическим сообществом для Карла Собельсона стал гимназический кружок. Одному из его членов, Мариану Кукелю, предстоит стать генералом Пилсудского и министром обороны в лондонском эмигрантском правительстве (ныне Кукель известен как историк Наполеоновских войн). Путь Радека, позаимствовавшего свой главный псевдоним у героя романа Стефана Жеромского, вел к международной социал-демократии. Из провинциальной Галиции девятнадцатилетний публицист отправляется в Берн, где предлагает сотрудничество Адольфу Варшавскому (Варскому) - одному из лидеров социал-демократии Королевства Польского и Литвы. Статьи Радека в варшавском "Глосе" привлекают широкое внимание. Роза Люксембург зовет его перебраться в Берлин и вводит в круг германских социал-демократов. В декабре 1905 года Радек оказывается в Варшаве и вскоре получает первый тюремный срок. Он пишет для "Нойе Цайт", учит русский язык и знакомится с работами Ленина и Плеханова, а выйдя из тюрьмы, возглавляет профсоюзную комиссию СДКПиЛ и разъезжает по русской и австрийской Польше. Удостоенный заключения в знаменитую цитадель, Радек овладевает английским (который немедленно пробует на томах Смита и Риккардо), его статьи продолжают появляться в "Червонном Штандарте". В конце 1907 года подданного империи Габсбургов выпроваживают из Царства Польского без права на возвращение. Будучи немногим старше двадцати, "он уже прошел, по примеру самых знаменитых революционеров эпохи, "университеты" изгнания, революции и тюрьмы" (с. 60).

Последующее изложение, в котором Радек предстает сложившимся и все более влиятельным активистом международной левой социал-демократии, вероятно, представит более осязаемый интерес для профессиональных историков. Однако именно первая глава является решающей для понимания Карла Радека. Структура личности взрослого человека меняется очень редко. Причины, по которым добросовестный биограф обычно спешит покончить с рассказом о молодости героя, очевидны: скупость прямых свидетельств и трудность реконструкции идейного и эмоционального контекста. Сам Радек, кое-что рассказав о пережитом в юности, одновременно закамуфлировал свои культурные, социальные и политические истоки. Ж.-Ф. Файе, напротив, отнесся к этой проблеме вдумчиво и серьезно, обращаясь к истории восточноевропейского еврейства, творчеству Мицкевича, польской социалистической прессе, сопоставляя автобиографические детали с социально-политическим контекстом. Файе сдержан в оценках. Он позволяет образу Радека постепенно прорастать сквозь ткань повествования, а читателю - формулировать свои собственные выводы.

Подлинную революционную страсть Радека породила не ненависть, а просвещенческая вера в достоинство человека. Он насквозь литературен и хочет изменить окружающую жизнь, возвратить ей значимость, освободить от убогой ограниченности. Радек неугомонен и общителен. Он раздражает тех, кто, подобно Р. Люксембург, отмечает его стремление вмешиваться в дела, "которые его не касаются". Учение Мозеса Мендельсона через пять поколений откликнулось в Радеке страстным желанием заслужить положение идеолога Интернационала, но товарищи "никогда полностью не принимают его как одного из своих, и он всегда остается бунтовщиком, вольным стрелком" (с. 54).

Следующая глава посвящена "Делу Радека". Это "персональное дело" (начавшееся с обвинений в хищении плаща своего соученика, нескольких книг из редакции "Напшод" и тому подобных проступков, совершенных в 1901-1904 годы) Ж.-Ф. Файе рассматривает в политическом контексте. Опираясь на поддержку бременских радикалов и регулярно выступая в региональной печати, где ценились его последовательность, эрудиция и острый стиль, Радек стал видным активистом левого крыла СДПГ, атаковавшего самодовольный парламентаризм партийного руководства. Одновременно он присоединился к "молодой оппозиции" - правлению СДКПиЛ, выступавшей за широкое сотрудничество революционных сил. Руководители этих партий, которым во время "кровавой недели" января 1919 года предстояло оказаться по разные стороны баррикад, в 1912 году стали союзниками в стремлении изгнать Радека на обочину политической жизни (с. 106). Для этого потребовалось не только исключение Радека из СДКПиЛ, но и вмешательство Фрица Эберта в обсуждении его "дела" на Хемницком съезде германской партии. Август Бебель заявил, что "этот человек" не заслуживает, чтобы его имя произносилось вслух (шепотом Бебель признавал заслуги Радека в интеллектуальном развитии СДПГ; с. 127, 133). Известная доля моральной неразборчивости Радека - впрочем, какая? сам он признавал "некоторые грехи молодости" (с. 111), автор уклоняется от собственной оценки - лишь заострила конфликты, вскоре приведшие к краху Интернационала и расколу социал-демократии.

Для понимания драмы международного социализма важен и другой аспект этой истории. Установленный решениями партийных трибуналов и высших органов СДКПиЛ и СДПГ, Lex Radek вызвал тревогу проницательных современников, которые отметили складывание в мирной социал-демократической среде практики воинствующего неуважения к праву. Франц Меринг задавался вопросом, предоставляет ли партия своим членам необходимые гарантии моральной репутации, какими обладает индивид, даже рабочий, в буржуазном обществе. Реформист Карл Хильдебранд указывал на риск соскальзывания германской социал-демократии "к русской модели" централизованной партии (с. 137). Исследование Ж.-Ф. Файе наводит на мысль о связи между тогдашними разбирательствами "персональных дел" и действиями внесудебных репрессивных органов в Советской России в последующие десятилетия (интересно, что одному из инициаторов "законной" травли Радека доведется стать создателем ВЧК). Проявившиеся в "деле Радека" приоритет целесообразности, пренебрежение естественным правовым чувством (при номинально "судебном" разбирательстве) подсказывают, что происхождение массового террора коренится не только в революционной практике или в особенностях восточных обществ. Оно восходит и к социалистической идеологии как таковой - к противостоянию миру буржуазных норм, к попытке преодолеть их, опираясь на соображения справедливости и общей пользы, в конечном счете - к гуманистическому протесту против отчужденности "бесчеловечного мира". Ирония, впрочем, состояла и в том, что Радека, по существу, обвинили в пренебрежении к буржуазной конвенциональности (так позднее он, член официальной делегации в Брест-Литовске, без смущения раздавал революционные брошюры немецким солдатам и братался с ними на глазах офицеров (с. 231)). Было явным "филистерством" квалифицировать как кражу, например, "заимствование" пальто у своего друга Августа Тальгеймера (у будущего вождя КПГ их было несколько; с. 133). В общем, следуя за изложением Файе талантливый художник мог бы придать всей этой истории вид притчи о международном социализме, который, наставляя других, не сумел понять самого себя (и заодно окончательно снять пошловатый налет, окружающий рассказы о молодом Радеке).

Последующие главы книги, описывающие деятельность Радека в годы Первой мировой войны и революций ("Превращение парии в заместителя наркома"; "Обманутые надежды на Германию"; "Революционер, интриган, дипломат"), слишком богаты разноплановым социально-политическим содержанием, чтобы поддаваться краткому пересказу и анализу. Повествование Файе разочарует любителей сенсационных предположений1, как и историков, повторяющих раздраженное замечание Ленина, что Радек "совершенно не годится в дипломаты"2. Главным достижением при описании этого периода деятельности Радека (многие эпизоды сравнительно хорошо изучены немецкими, польскими и российскими авторами), вероятно, следует считать реконструкцию и объяснение его политических взглядов.

Ошеломляющая смена настроений и перегруппировка политических сил, происшедшие в Германии с началом мировой войны, заставили усомниться в том почти мистическом доверии к инстинкту масс, их способности к правильному выбору и воле к самостоятельной борьбе, которое было характерно для последователей Розы Люксембург. Радек начинает "скольжение" от концепции спонтанности к ленинскому волюнтаризму (с. 163). Побуждая Карла Либкнехта голосовать против военных кредитов, он, однако, остается противником раскола СДПГ (даже накануне Циммервальдской конференции в сентябре 1915 года Ленин был вынужден скрепя сердце поддержать тезисы Радека, в которых призыв к антивоенным революционным действиям не сопровождался естественными для большевиков "организационными выводами"). Основываясь на полемике Радека против Юниуса (Розы Люксембург), Ж.-Ф. Файе вслед за американским историком У. Лернером считает, что в середине 1916 года он "имплицитно" отказался от "пространства буржуазной демократии" в пользу "авангарда профессиональных революционеров". При близком рассмотрении этот тезис вызывает большие сомнения: критикуя попытку "строить рабочую политику на воспоминаниях", Радек имел в виду столь дорогие большевикам "воспоминания" Юниуса о французских якобинцах (с. 192). В самом ли деле произошел идейный разрыв Радека со своим "старым политическим наставником"? Да, отныне он выступает за создание самостоятельной революционной партии. Но не было ли изменение позиции Радека обусловлено новыми настроениями среди все более многочисленной оппозиции внутри СДПГ? При этом он и в 1917 году остается "поразительно последовательным" противником разрыва с Циммервальдской левой (и, следовательно, противником создания нового Интернационала; с. 223). В послеоктябрьский период для Радека основными остаются интересы революции в Германии и Австро-Венгрии. Солидаризация с левыми коммунистами - противниками Брестского мира предстает естественным "продолжением его формирования как европейского социалиста" (с. 239).

Настоящим поворотом - "окончательным разрывом с польским социализмом и знаком новообретенной верности большевизму" - автор считает поддержку Радеком новой программы Ленина (т.е. курса на постепенное социалистическое строительство в России; с. 239-240). Этот вывод подкрепляется ссылкой на статью Радека, однако никаких подробностей, которые бы позволяли проверить это утверждение, Ж-Ф. Файе не приводит. Статья, посвященная анархистам и опубликованная в апреле 1918 года (прим. 337), не может служить доказательством того, что Радек поддержал разоружение левых эсеров в июле 1918 года (что само по себе не слишком важно). В общем, непонятно, в чем выразилось это новое сближение с Лениным, особенно если вспомнить трезвые рассуждения Радека на VII съезде РКП(б) - первом съезде русской партии, на котором ему пришлось выступать3.

Скорее наоборот - повороты происходили у Ленина. В феврале-марте, панически восприняв германский ультиматум, он взломал внутрипартийный консенсус относительно русской революции как вспомогательного звена и рычага общемировой трансформации, а затем, весной-летом 1918 года, оформил новое единство большевиков и европейской левой. Это единство основывалось на "Брестской" платформе: сохранение социалистической власти в России является самостоятельной ценностью и sine qua non мировой революции. Час выбора еще не настал (для одних это случится в 1921 или 1929 году, для других в 1936, 1939, 1948, 1956 годах), да и само отчетливое разграничение интересов РСФСР и международного социализма в середине 1918 года уже утратило прежний и еще не приобрело новый смысл. Речь пока шла о смещении акцентов, не имевшем практического значения для Радека, который работал в Москве, но по-прежнему ощущал более тесную связь с германским рабочим классом, нежели с Россией (с. 255).

Ж.-Ф. Файе предлагает иную интерпретацию. "Осенью 1918 года Радек выглядит полностью присоединившимся к концепциям Ленина и завершившим, таким образом, процесс, начатый в Швейцарии. Его поддержка политики Брест-Литовска, его согласие с хозяйственным поворотом и его замечания о силе капиталистической организации в Германии в качестве объяснения запоздания европейской революции предстают отрицанием его прежних концепций" (с. 251-252). Не слишком ли много "разрывов" с прошлым, каждый из которых предстает в силу этого несколько двусмысленным?

"Германия разбита. Путь в Россию для Антанты свободен... Не забывайте, - говорил Ленин, провожая Радека в Берлин, - что вам придется работать в тылу врага. Интервенция неизбежна, и многое зависит от положения в Германии". Радек парировал: "Немецкая революция является слишком серьезным событием, чтобы ее можно было рассматривать как диверсию в тылу врага" (с. 261). Перед немецкими товарищами Радек защищает красный террор, используя ссылку на специфические российские условия (с. 267), - не слишком похвальная аттестация для немца или поляка. "Политическое и социальное устройство разных стран отличается друг от друга. В каждой стране рабочий класс изберет особые пути" (с. 267). Этими банальностями (до которых, впрочем, Москва окончательно дозрела лишь к 1986 году) Радек пытался предостеречь неофитов коммунизма, составлявших большинство на учредительном съезде КПГ, от имитирования Октябрьского переворота. Тщетно.

Находясь после поражения восстания в Моабите, Радек без промедления осудил попытку Вольфхайма и Лауфенберга (его старых товарищей по антивоенной борьбе) выдвинуть лозунг "народной революционно войны" против Антанты. Новое течение Радек пренебрежительно назвал "национал-большевизмом". Он был готов приветствовать признание представителями военной касты (впрочем, весьма немногочисленными), что против воли рабочего класса возродить Германию невозможно. Однако как направление мысли левых социалистов "национал-большевизм" представлялся Радеку "мелкобуржуазной причудой" (с. 308), попыткой заглушить классовую борьбу, в общем - опасным извращением4.

Радек понимал исходные мотивы "национал-большевизма" и разделял опасения, что новые коммунистические партии превратятся в бессильных маргиналов. "...Если мы хотим быть рабочей партией, которая ведет борьбу за власть, мы должны отыскать дорогу, которая ведет к этим массам" (с. 449). Идеологической всеядности он противопоставил идею широких союзов при сохранении автономии их участников. Уже в 1919 году анализ положения в Центральной Европе привел Радека к идее единого фронта с социал-демократами и сотрудничества с другими политическими и социальными силами (что позднее получило название "линия Шлягеттера").

Лишь несколькими годами позже, частично и ненадолго, русская партия и Интернационал примут эти установки, в приверженности которым Радек вновь оказался "удивительно постоянным" (с. 313). Приводя это суждение М. Гольдбаха, автор оспаривает его (в 1921 и 1923 годах Радек согласился поддержать политику "наступления") и вместе с тем подкрепляет: в обоих случаях ему приходилось действовать с учетом соотношения сил в большевистской партии и, более того, положения Советской России в Европе. (Кстати, хотя Радек был чуток к этой проблеме, вряд ли без оговорок стоит принять утверждение, что он был также первым среди большевистских руководителей, кто попытался найти "modus vivendi с капиталистическими государствами" (с. 313).) В кризисном 1923 году Радек обнаружил "совершенно исключительное для того времени понимание движущих сил фашизма, его отличия от консервативной политики и актуальности угрозы, которую он представлял для немецкого и международного рабочего движения" (с. 455). Стоит добавить, что рекомендации Радека на полтора десятилетия предвосхитили выводы главных коммунистических теоретиков антифашизма - Троцкого, Тольятти и Димитрова. Более того, общее направление мысли и практических усилий Радека было во многом созвучно идеям Антонио Грамши5, хотя, оставаясь на почве немецко-польско-русского марксизма, Радек не сумел выразить свои взгляды в широких понятиях политической теории, обращение к которым придавало наследию Грамши актуальное звучание почти до конца XX века.

"...Широкие массы пролетариата утратили веру в завоевание власти в близком будущем. ...Завоевание власти больше не стоит на повестке дня", - констатировал Радек еще весной 1923 года (с. 428), невольно повторяя свои сентенции осени 1914-го ("Бессмысленно желать прекращения войны какой-то массовой акцией... Время революции не пришло" (с. 171)). Поражение германского Октября (на победу он и не рассчитывал) вновь отбросило Радека-Парабеллума-Виатора и проч. на российскую почву, теперь навсегда. Его существованию в СССР посвящены две заключительные главы книги, быть может самые трудные для автора и читателя (не говоря уже о самом герое), - "Радек и оппозиция" (1923-1929), "В безднах сталинизма" (1930-1937).

Отношения Радека к русской партии в революционные годы, пожалуй, можно назвать критичным и снисходительным приспособлением. Большевистская диктатура не вызывала у него энтузиазма, но он был убежден в ее полезности с точки зрения интересов европейского социализма. "Мы рассчитываем на мировую революцию, мы должны выиграть несколько лет. Как при этом можно отрицать важность террора?" - убеждал он Либкнехта и Люксембург в конце 1918 года (с. 263-264). Тот же подтекст присутствовал в его согласии поддержать знаменитую резолюцию X съезда о единстве партии. Я понимаю, что запрещение фракций вполне может обратиться против нас, говорил Радек, но это менее опасно, чем нынешний разброд в РКП(б). Осенью 1923 года Радек направил ультиматум советскому политбюро, требуя прекращения распри в партийных верхах. Почти не касаясь существа "бюрократического перерождения", он заявлял, что травля меньшинства вредит международным задачам и, если она не прекратится, он призовет руководителей "западных партий" навести порядок в РКП(б) (Файе дает глубокий, почти исчерпывающий анализ этого документа, впервые опубликованного в 1998 г. (с. 490-492)).

На пороге 1924 года Радек перестал быть членом ЦК русской партии (ранее он был лишен поста секретаря исполкома Коминтерна) и, "почти вопреки самому себе", оказался в оппозиции (c. 497). Ж.-Ф. Файе подхватывает замечание Троцкого о том, что позиция Радека была всегда колеблющейся, отклоняясь от линии левой оппозиции то влево, то вправо. При этом он подчеркивает относительность понятий "левая" и "правая оппозиция" и ставит вопрос о том, применимо ли само это понятие к "инакомыслящим", которые не ставили под сомнение легитимность режима. Экскурс автора в проблематику внутрипартийной борьбы не дает исчерпывающих ответов, но весьма полезен для исследования оппозиции и диссидентства 20-х годов, которое в значительной мере остается делом будущего. Что касается Радека, он оказался инакомыслящим и по отношению к левой оппозиции, полагая, что переход к Термидору уже состоялся, но умеренная экономическая политика является "единственно возможной", а курс сталинского руководства в Китае - в целом верным (с. 499, 582, 584-585).

Думается, что, тщательно реконструируя позицию Радека по различным аспектам политики ВКП(б) и Коминтерна в Германии и Китае, его взаимоотношения с лидерами "демократических централистов" и сторонниками Троцкого, автор сравнительно мало внимания уделил логике самого Радека. Еще в Моабите он погрузился в анализ нисходящего развития революций прошлого и, как замечает Ж.-Ф. Файе, даже при оценке событий в Китае оставался в рамках европейской исторической модели. Лишь правоверному ленинцу, российскому рабочему-революционеру или западному коммунисту, озабоченному перспективами собственной страны и слабо вовлеченному в дела русской партии, к концу 20-х годов могло казаться, что революцию в России ждет иная участь, чем участь ее великих предшественниц. Радек не относился к их числу и, в отличие от другого теоретика "термидора" - страстного и деятельного Христиана Раковского, в избытке обладал способностью к самоиронии. В конце 1927 года бывший ректор Университета имени Сунь Ятсена с улыбкой встречает изгнание из Кремля, исключение из ВКП(б) и ссылку в Сибирь, но уже через полгода подписывает письмо Л. Сосновскому: "Ваш старый друг социал-предатель" (с. 607).

Оправдывая свое "капитулянтство", Радек ссылался на поворот сталинской группы "влево", затем на угрозу контрнаступления "правых" (с. 601, 622). Автор, однако, скептически относится к мнению таких авторитетов, как Исаак Дойчер и Пьер Бруэ, полагавших, что Радека примирил со Сталиным отказ от НЭПа. Нет, причина капитуляции Радека состояла в оценке советского термидора как свершившегося факта. С ним можно было бороться или вернувшись в партию и поддерживая "центристов" против правых", или создавая "вторую партию". Радек сделал ставку на второй вариант, но скоро убедился, что "фракция большевиков-ленинцев" не сможет стать "партией пролетарских масс" В этих условиях борьба с существующей властью, опасался Радек, может привести лишь к полному ниспровержению коммунистического режима (с. 614-615). Может быть, большое значение имело для Радека и его первое соприкосновение с провинциальной Россией. Из общения с возчиком рыбы и хозяйкой частной столовой он "с грустью" убедился, что "свобода фракций - это двери, через которые врывается третья сила"6 - необузданная сила русского простонародья, совершенно чуждая человеку городских улиц Европы (и благодаря еврейско-польскому воспитанию начисто лишенному славянофильских иллюзий).

Радек имел задатки демократического, даже плебейского, политика, но в обстановке постреволюционной России он не мог быть и не был демократом. Ритм истории, как он ее наблюдал и понимал, требовал иного, а Радек всегда стремился быть эффективным. "В обладании полном ума, в обладании полном таланта" он бросился в "бездны сталинизма".

Одновременно Радек потерял уважение даже тех, кто вместе с ним капитулировал перед правотой ЦК ВКП(б) (и заодно, похоже, уважение автора). Ж.-Ф. Файе сохраняет объективный тон и старается найти смягчающие обстоятельства. Верный правилу поддерживать оказавшихся в беде товарищей, в 1928 году бомбардировавший ЦК требованиями перевести Троцкого из Алма-Аты в более здоровый климат, в 1933 году Радек не постеснялся оспорить перед Сталиным правомерность ареста Преображенского (с. 626). Сколь бы неправдоподобны ни были похвалы, который Радек расточал сталинскому гению, "было бы ошибкой думать, что он презирал Сталина". "Несомненно, он был не в восторге ни от его стиля, ни от претензий на способности теоретика, но он признавал за ним определенные качества политика и тактика, чего недоставало оппозиции" (с. 647). Представляясь публике журналистом, экспертом-международником или наставником советских литераторов, Радек, по существу, превратился в советника Государя (показательна статья Радека, опубликованная в семнадцатую годовщину Октября под заглавием "Разговор Николо Макиавелли с Ж.-Ж. Руссо о демократии и диктатуре" (с. 692)).

Такого рода деятельность обычно оставляет мало следов. Поэтому неудивительно, что по мере приближения к концу изложение несколько разлаживается. "Реконструктивные трудности" заставляют усомниться в общепринятом мнении, будто Радек не умел держать язык за зубами (автор с этим не спорит: с. 687, 698). Почему же в таком случае мы так мало знаем о главных пружинах его деятельности в 30-е годы? Отступая от хронологического принципа изложения, Файе разделяет повествование о 1930-1936 годах по тематическим блокам (пожалуй, лучше всего удался раздел о Радеке - эмиссаре Сталина и шефе Бюро международной информации при ЦК ВКП(б) в 1932-1936 годы). Ж.-Ф. Файе как будто полагает, что перемены в жизни Радека тех лет носили преимущественно внешний характер. Так ли это?

Еще важнее вопрос - удалось ли автору подняться над перечнем радековских ролей ("агиограф Сталина", "раболепное перо" и проч.), свести воедино различные амплуа, раскрыть побудительные мотивы героя, обнаружить тот политический замысел, который позволял Радеку поступаться своим достоинством? Ж.-Ф. Файе рассматривает лишь одно объяснение: Радек, как и Бухарин, надеялись на демократическую эволюцию сталинского режима и старались ей содействовать. Файе слишком хорошо знает своего героя, чтобы согласиться с этой версией: на Бухарина это похоже, "но мне кажется невозможным приписывать такие надежды Радеку" (с. 694). Других гипотез у автора нет - и ему остается соскользнуть к "бытовым" пояснениям: напомнить, что, участвуя в сталинском маскараде, Радек сохранял свои привилегии (Дом на набережной), указать, что, прежде равнодушный к алкоголю, он стал безудержно пить. Ясно: Радек деградировал. В 1936 году над ним сгущаются тучи, им овладевает беспокойство, 12 сентября он арестован. Рассказываемая Ж.-Ф. Файе история по своей эвристической силе здесь приближается к банальной проповеди. Конечно, это еще не основание с порога отказать ей в правдивости, однако задуматься стоит.

Перебрав возможные причины ареста Радека, автор философски замечает: "В тридцатые годы все советские граждане были заложниками Сталина, потенциальными жертвами окружавшей их паранойи. Исходя из этой констатации и страшного количественного баланса чисток... вопрос, следовательно, не столько в том, чтобы выяснить, почему Радек был арестован, сколько в том, почему бы ему не быть арестованным? И в сентябре 1936 года Сталин, очевидно, больше не находил ответа на этот вопрос" (с. 701). Исследования "польской", "кулацкой" и других операций НКВД, внутренней борьбы и механизмов репрессий в руководстве ВКП(б) и Коминтерна давно оставили позади подобные недифференцированные представления о "большом терроре". При этом автор ссылается на очерк Николя Верта в "Черной книге коммунизма". Возможно, Файе руководило желание воздать должное мэтру, но следование пафосу столь неисторического труда похоже на измену собственному методу.

Поведение Радека в декабре 1936 года (когда он начал сотрудничать со следствием) и на январском процессе 1937 года по делу об "антисоветском троцкистском центре" Ж.-Ф. Файе объясняет попыткой выторговать сохранение ему жизни. Отчего же он с такой страстью настаивал на политическом характере суда, отчего вступал в рискованную полемику с государственным обвинением, поставив под сомнение основной способ доказательства вины подсудимых - их признания? Автор предлагает поразмыслить над некоторыми высказываниями Радека, но его вердикт неизменен (с. 705, 719-720).

Социальные науки после Маркса и Фрейда пронизаны недоверием к тому, что люди говорят сами о себе. Гуманитарное познавательное усилие не может, однако, абстрагироваться от равноправного диалога с человеком, как он сам себя представляет. Когда он зачем-то говорит польскому атташе (весной 1936 года), что на его рабочем столе всегда лежат книги Юлиуша Словацкого и других поэтов-романтиков7, когда безо всякой видимой причины вставляет в свою статью (летом 1936 года) признание в неизжитой симпатии к "люксембургианству" или заявляет суду: "не нужно нам этого снисхождения"8, то самое естественное - поверить ему. На протяжении почти всего повествования Ж.-Ф. Файе так и поступает, внимательно анализируя высказывания Радека и других героев книги, сопоставляя их с обстоятельствами и логикой политической борьбы. Если Радек оставался самим собой в двадцать, тридцать, сорок лет, то почему он непременно должен был предать себя на пороге пятидесятилетия? Памятуя наблюдения-выводы Файе о логике политической эволюции Радека, о постоянстве его центральных идей (как и о способности отступать перед невозможностью их осуществления, о готовности к вынужденным тактическим зигзагам), уместно предположить, что Радек варшавской Цитадели, Моабита и Лубянки - одно лицо.

Изменились обстоятельства. Наступившая "эпоха больше не принадлежала революционерам-интернационалистам", говорит автор и, к сожалению, добавляет: "одним из которых Радек перестал быть" (с. 721). Слишком простая констатация, ничуть не помогающая ответить на вопрос: кем же он стал и как это новое качество соотносилось с прежним "революционером-интернационалистом"?

В поисках ответа стоит обратиться к классическому тексту, мимо которого, наверное, не прошел ни один марксист радековского поколения и который было мучительно упоминать - в силу его безысходности. "Самым худшим из всего, что может предстоять вождю крайней партии, является вынужденная необходимость обладать властью в то время, когда движение еще недостаточно созрело для господства представляемого им класса... Он неизбежно оказывается перед неразрешимой дилеммой: то, что он может сделать, противоречит всем... его принципам, а то, что он должен сделать, невыполнимо. <...> Он должен в интересах самого движения отстаивать интересы чуждого ему класса и отделываться от своего класса фразами, обещаниями и уверениями в том, что интересы другого класса являются его собственными. Кто раз попал в это ложное положение, тот погиб безвозвратно"9.

Надежду на спасение подавали романтики и "люксембургианство". Вера в спонтанное массовое действие как единственный тип подлинной революционной политики (вера, далекая притом от французского активизма) подразумевала немалую долю исторического смирения. Нетрудно было заключить, что в отсутствие такого субъекта (конечно, временном) историческая миссия должна выполняться иным, "недемократическим" путем - путем приспособления к наличным условиям и использования рычагов постреволюционной диктатуры. Герою предстоит бороться, не имея возможности опереться на народ, но ради него двигаясь по карьерной лестнице в терзающем душу одиночестве - как Конраду Валленроду из одноименной поэмы Мицкевича10. Все же СССР и ВКП(б) - не орден крестоносцев, отчего не попробовать?

Такого рода реконструкция мотивов (не касаясь здесь возможной сути радековского политического проекта) далека от описания Файе. Тем не менее она во многом созвучна основной тональности и содержанию книги.

"Радек никогда не имел политических воспреемников, никогда не было "радекистов" (как существовали "троцкисты", "зиновьевцы", "сапроновцы", "бухаринцы"), но ставший знаменитым как "политический писатель", равно как интернационалист и предтеча левого радикализма, Радек может покоиться с миром, - завершает свой труд Файе. - Он наконец нашел свое место - между политическим вымыслом и историей - в той Германии, которая никогда не переставала быть политической страстью его жизни" (с. 730)11. Таков взгляд современного европейца - быть может, излишне уcпокоенный даже для европейца?

На большей части Старого Света дилеммы демократической политики, практическое осмысление которых стало делом жизни Радека, остаются великим историческим вызовом. Скитания Агасфера не окончены. Последние слова Радека сохраняют свою все еще нераскрытую силу: "Мы до конца осознали, орудием каких исторических сил были. Очень плохо, что при нашей грамотности мы это так поздно поняли, но пусть это наше сознание кому-нибудь послужит"12.

Остается добавить несколько слов. Книга Ж.-Ф. Файе основана на материалах восемнадцати архивов Германии, Франции, Голландии, России, Швейцарии, почти исчерпывающей библиографии работ Радека, обширной разноязычной прессе, сотнях документальных публикаций и исследований. Изложение хорошо структурировано, внутренне соразмерно и снабжено необходимым аппаратом. Зачастую книга интересна даже в тех местах, где приходится говорить о тривиальном, о хорошо известных явлениях. Ее значительный объем вполне оправдан, детали подобрано строго и тактично. Замеченные при рецензировании фактические ошибки и неточности имеют мало отношения к сути повествования и легко устранимы.

Монография Файе - лучшее, что было написано о Карле Радека13, и вносит важный вклад в историю международного социализма. Одновременно это сочинение является почти образцовым и по-настоящему современным воплощением жанра научной биографии. Издание книги Жан-Франсуа Файе на русском языке было бы встречено многими читателями с интересом и признательностью.

Примечания:

1 Ю. Фельштинский. Был ли причастен К. Радек к гибели К. Либкнехта и Р. Люксембург? // Вопросы истории. 1997. # 9-11.

2 Записка В.И. Ленина В.М. Молотову для всех членов политбюро, 20.02.1922 // В.И. Ленин. ПСС. Т. 54. С. 176.

3 Седьмой экстренный съезд РКП(б). Март 1918 года: Стенографический отчет. М.: Политиздат, 1962. С. 57-61.

4 Генрих Лауфенберг не дожил до 1933 г., Фриц Вольфхайм умер в концлагере в 1943 г.

5 См., в частности, фрагмент 1933-1934 гг. о "перманентной революции" и "гражданской гегемонии" (Quintin Hoare and Geoffrey Nowell Smith (eds.). Selections from the Prison Notebooks of Antonio Gramsci. N. Y.: International Publishers, 1971. P. 242-243).

6 XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). 26 янв. - 10 февр. 1934 г.: Стенографический отчет. М.: Партиздат, 1934. С. 627.

7 Notatka attache wojskowego RP w Moskwie K. Zaborowskiego "Rozmowa z Radkiem dnia 14. 3. 1936". - Centralne Archiwum Wojskowy, 1775/89/1136, l. 236.

8 И далее: "Жизнь в ближайшие годы, пять-десять лет, когда будет решаться судьба мира, имеет смысл в одном случае - когда люди могут принимать участие хотя бы в самой черной работе жизни. То, что было, - исключает это. И тогда снисхождение было бы только ненужным мучением" (Последнее слово подсудимого Радека // Судебный отчет по делу антисоветского троцкистского центра... 23-30 января 1937 года. М.: Юридическое изд-во, 1937. С. 232).

9 Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии (1850) // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 7. С. 422-423.

12 Последнее слово подсудимого Радека. С. 232.

13 Автор этих заметок не смог разыскать книгу В.А. Артемова "Карл Радек: идея и судьба" (Воронеж: Центрально-Черноземное книжное изд-во, 2000. 175 с.; рец. Л.И. Гинцберга - Новая и новейшая история. 2002. # 2. С. 243-245). Эта работа осталась неизвестной и Ж.-Ф. Файе.

РА́ДЕК Карл Бернгардович (псевдоним, настоящая фамилия Собельсон; 1885, Львов, - 1939, ?), деятель европейского социал-демократического и коммунистического движений, советский партийный публицист.

Детство и юность провел в Тарнове (ныне Тарнув), где мать работала народной учительницей (отец умер, когда Радеку не было пяти лет). Там же окончил польскую гимназию (1902). С детства читал по-немецки - на «языке просвещения евреев Галиции». С 14 лет входил в социалистические кружки, вел агитацию среди рабочих, за что его дважды исключали из гимназии. С 1902 г. - член польской социал-демократической партии Галиции и Тешинской Силезии, сотрудничал в ее прессе. С 1904 г. состоял в Социал-демократии Королевства Польского и Литвы. В 1905 г. Радек нелегально прибыл в Варшаву, где совместно с Я. Тышкой , Розой Люксембург , Ю. Мархлевским и другими редактировал газету «Трибуна». В 1906 г. сидел полгода в тюрьме, где усиленно изучал русский язык. Весной 1907 г. вновь арестован и зимой того же года выслан в Австрию.

С 1908 г. - активный деятель левого крыла германского социал-демократического движения. Сотрудничал в ряде органов германской социал-демократической печати, публикуя статьи главным образом по вопросам партийной тактики и международной политики. Слушал лекции по истории Китая в Лейпцигском университете, а также по вопросам международной политики в семинарии К. Лампрехта (основоположник психосоциального подхода к истории). С начала Первой мировой войны занял интернационалистскую позицию и был вынужден переехать в Швейцарию. Участвовал в конференциях левых социалистов (Циммервальд, 1915; Кинталь, 1916; Стокгольм, 1917), сблизился с большевиками и перешел в их лагерь. После Февральской революции 1917 г. проехал в «ленинском запломбированном вагоне» через Германию, затем перебрался в Швецию, где вместе с Я. Ганецким (Фюрстенберг, 1879–1937) и В. Воровским был агентом ЦК большевиков для связи с заграницей. С ноября 1917 г., живя в Петрограде, ездил по различным государственным поручениям: вел предварительные переговоры с представителем германского правительства, а затем участвовал (как член коллегии Народного комиссариата иностранных дел /Наркоминдел/) в Брест-Литовских мирных переговорах.

В 1918 г. был одним из лидеров группы так называемых левых коммунистов, выступавших против подписания договора с Германией. В феврале 1918 г. вошел в состав Ревкома по защите Петрограда, с марта руководил отделом Центральной Европы Наркоминдела и отделом внешних сношений ЦИКа. После начала германской революции (ноябрь 1918 г.) нелегально въехал в Германию, участвовал в организации первого съезда компартии Германии и стал фактически (после убийства Розы Люксембург и К. Либкнехта) одним из ее руководителей.

В феврале 1919 г. был арестован, после освобождения из тюрьмы (декабрь того же года) возвратился в Россию. В 1919–24 гг. - член ЦК РКП(б), в 1920–24 гг. - член президиума (в 1920 г. секретарь) исполкома Коминтерна. В этот период Радек поддерживал контакты с левой (прокоммунистической) фракцией партии По‘алей Цион , которая стремилась вступить в Коминтерн. Радек был докладчиком на 2-м, 3-м и 4-м конгрессах Коминтерна, а также на съезде трудящихся Востока (Баку, 1920), который он организовал совместно с Г. Зиновьевым . Во время польско-советской войны (1920) Радек стал членом Польского революционного комитета, задуманного как коммунистическое правительство Польши, и в июле–сентябре находился на фронте. В октябре 1920 г. был нелегально отправлен в Германию, где хотел реализовать предложенную им и некоторыми другими деятелями Коминтерна тактику «единого фронта» коммунистов и социал-демократов. В отличие от Г. Зиновьева и других большевистских лидеров, он не исключал возможности «единого фронта сверху», т. е. сотрудничества не только с рядовыми социал-демократами, но и с руководством социал-демократических партий. В январе 1922 г. Радек по поручению Наркоминдела вел в Берлине секретные переговоры с командующим рейхсвером генералом Х. фон Сектом, тщетно пытаясь добиться для Советской России германской военной помощи. В апреле 1922 г. руководил делегацией Коминтерна на съезде трех Интернационалов. В мае 1923 г. Радек вернулся в Германию (на этот раз легально), где в условиях галопирующей инфляции и обнищания народа коммунисты снова были готовы отказаться от тактики «единого фронта» в пользу активных революционных действий. В июне 1923 г. Радек выступил сторонником союза коммунистов с немецкими националистами (даже национал-социалистами) в борьбе против общего врага - «буржуазной демократии». В октябре 1923 г. был командирован Коминтерном в Германию для участия в руководстве планировавшегося восстания, которое вспыхнуло в Гамбурге до его приезда и окончилось неудачей. Радека, поддержавшего решение большинства ЦК германских коммунистов об отступлении, сделали в Коминтерне «козлом отпущения» за поражение восстания.

После возвращения в Советский Союз принял участие в партийной дискуссии на стороне троцкистской (см. Л. Троцкий) оппозиции. В 1924 г. на 5-м конгрессе Коминтерна защищал тактику «единого фронта», принятую на 4-м конгрессе, но после победы «сектантской» позиции Г. Зиновьева по этому вопросу оставил руководящую работу в Коминтерне. В 1925–27 гг. был ректором Университета народов Востока (Китайского университета) имени Сунь Ятсена в Москве и членом главной редакции Большой Советской Энциклопедии. В 1927 г. на 15-м съезде ВКП(б) в числе 75 активных участников левой оппозиции исключен из партии. С января 1928 г. по май 1929 г. находился в ссылке на Урале, а затем в Томске. Летом 1929 г. обратился в ЦК вместе с И. Смилгой и Е. Преображенским с письмом, в котором признавал ошибочность своих взглядов и заявлял о своем отходе от троцкизма. Осенью 1929 г. Радек выдал властям резидента ГПУ на Ближнем Востоке Я. Блюмкина , передавшего ему письмо от находившегося в Турции Л. Троцкого. В январе 1930 г. Радек был восстановлен в партии. В 1932–36 гг. был заведующим Бюро международной информации ЦК ВКП(б), а также заведующим международным отделом газеты «Известия».

Радек был одним из самых блестящих и эрудированных партийных публицистов (писал на немецком, польском и русском языках). В 1920–30-х гг. Радек был влиятельным обозревателем («Правда» и «Известия») и лектором по вопросам внешней политики и международного рабочего движения. Радек выступал в печати и как литературный и театральный критик (одним из первых высоко оценил постановку «Короля Лира» в ГОСЕТе). Он также был широко известен как автор язвительных анекдотов о советской жизни и партаппаратчиках, в том числе и о И. Сталине .

Капитуляция Радека перед Сталиным, а в особенности предательство Блюмкина, о котором стало известно в кругах оппозиции, морально сломили его. Свой полемический и остросатирический талант Радек обратил против бывших соратников, а его восхваления Сталина («Зодчий социалистического общества», Москва, 1934), выделявшиеся пафосом даже на общем фоне славословий вождю, по определению И. Нусинова , «поднимаются до эпоса революции».

В 1935 г. Радек вошел в состав Конституционной комиссии ЦИК СССР и совместно с Н. Бухариным написал проект так называемой Сталинской конституции (1936). В августе 1936 г., во время первого из показательных процессов, Радек с гневом призывал к суровому наказанию Г. Зиновьева и Л. Каменева . В октябре 1936 г. Радек был арестован, долгое время не давал нужных властям показаний, но затем, по некоторым сведениям, после встречи со Сталиным, который взамен на обещание сохранить жизнь потребовал от Радека оговорить себя и других (в том числе и находившегося на свободе друга Радека - редактора «Известий» Н. Бухарина), согласился сотрудничать со следствием. На сфабрикованном процессе «Параллельного антисоветского троцкистского центра» (январь 1937 г.) Радек, со свойственным ему красноречием, играл основную роль (признав себя «коварным лжецом», он в то же время указал, что судебное дело базируется исключительно на его собственных показаниях). Из 17 подсудимых 13 были приговорены к расстрелу, двоих позже расстреляли по заочно вынесенному приговору, а Радека и Г. Сокольникова , приговоренных к десяти годам тюрьмы, 19 мая 1939 г. (явно по приказу начальства) насмерть забили уголовники. В 1988 г. Радек был реабилитирован Верховным Судом СССР.

Хотя сам Радек был совершенно безразличен к еврейству, для многих современников (принадлежавших часто к противоположным политическим лагерям) он из-за своего участия в различных европейских партиях, преданности идее мировой революции, а также благодаря своей внешности, соответствовавшей карикатурному стереотипу еврея, был олицетворением космополитического «иудеокоммуниста».

Радек - автор ряда работ по истории коммунистического и рабочего движения, тактике и стратегии революционной борьбы, а также художественно-мемуарных «Портретов и памфлетов» (М.-Л., 1927; доп. изд. тт. 1–2 - 1933; переиздания 1934 и 1935).

На открытом процессе по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра» в 1937 году Карл Радек, под пытками оговоривший своих подельников, подписавший все абсурдные обвинения, которые против него выдвигались, заявил, что не следователь пытал его, а он пытал следователя, умоляя признать себя негодяем и предателем. Это была последняя из известных его шуток, должно быть, самая мрачная. Вряд ли она помогла отсрочке смертного приговора, но сама способность шутить в подобной ситуации выдает удивительный характер Радека, а также наводит на мысли о еврейского юмора.

Заполняя в тюрьме анкету, Радек на вопрос, чем он занимался до революции, написал: «Сидел и ждал». Следующим шел вопрос: «Чем занимались после революции?». Ответом было: «Дождался и сел». Хорошо известен и другой каламбур Радека о том, возможна ли в Советской России двухпартийная система. На этот вопрос он отвечал положительно, но при условии, что одна партия будет у власти, а другая за решеткой.

Сам он, однако, верно служил той, что на коне, с находчивостью и остроумием скорее акциониста, чем серьезного политика. Гипертрофированно еврейский, Радек как будто вышел из антисемитских карикатур. Беспринципный, циничный, насмешливый, крупный игрок в политических расстановках 1920−1930-х годов, именно игрок, актер, с извечным принципом «show must go on ».

Родившийся на окраине Австро-Венгерской империи, во Львове, он провел юность в Европе и никогда не чувствовал себя дома в Советском Союзе, всегда оставался здесь иностранцем и, как всякий иностранец, имел несколько иную оптику, позволяющую ясно видеть абсурд происходящего, который, правда, он отчасти сам и конструировал. Что отнюдь не мешало, а скорее способствовало его иронии.

Ему припомнили иностранное происхождение, как и всякому не своему. «Что представляет собой Радек? Радек - это человек без роду, без племени, без корня. Это порождение задворок Второго интернационала, заграничных кафе, вечный фланер, перелетчик туда и сюда. Русский рабочий класс, пришедший к власти, пытался его переделать, но Радек предпочел гнить заживо…» — А. Фадеев в этой речи 1937 года уловил, кажется, что-то важное.

И. Сельвинский писал о Радеке:

Которые «слева», которые «справа» -
Одна уголовная радуга,
Но даже бандита можно исправить,
Ну, а попробуй Радека.
Вот он, игравший ни мало ни много
Идеями, жизнями, пушками,
В черных бакенах - не без намека -
Загримированный Пушкиным...

Интересно, однако, что бакенбарды Радек отпустил не в честь Пушкина, а вслед за своим любимым поэтом — Мицкевичем.

Книга, о которой сегодня пойдет речь, хорошо известна. Это «Портреты и памфлеты». Она вышла несколькими изданиями в 1933−1934 годах. Второй тираж был десять тысяч, при этом сейчас от него с трудом сыщется и несколько экземпляров. Все, созданное Радеком, было уничтожено. Его книги, найденные при обыске, тянули едва ли не на расстрел. Евгения Гинзбург в «Крутом маршруте» рассказывает, как она сожгла перед арестом именно «Портреты и памфлеты», наряду с сочинениями Бухарина, Фридлянда и даже книжкой Сталина «Об оппозиции», которая к 1937 году тоже перестала быть кошерной.

Автор бесчисленного количества анекдотов и человек явно веселый, писал Карл Бернгардович ужасно скучно. Буквально с трудом можно продраться сквозь эти железобетонные штампы. Но продравшимся, в качестве бонуса, почти во всякой статье автора открывается второе дно.

Самый известный «портрет» или «памфлет» посвящен Сталину. Статья «Зодчий социалистического общества», впервые опубликованная 1 января 1934 года в «Правде», впоследствии вошла в сборник 1934 года. До сих пор исследователи спорят, была ли явно гипертрофированная риторика этого сочинения хвалебной или издевательской. И это очень характерно для Радека - сквозь советский однообразный стиль, призванный, видимо, усыпить читателя, проглядывает шут и трикстер.

В статье «Выше знамя социалистической культуры» Радек описывает сожжение нацистами книг на площади у Берлинского университета. Вот, казалось бы, вполне невинное и совершенно идеологически выверенное сочинение. На первый взгляд, Радек однозначно осуждает происходящее, сокрушается вместе с каменными памятниками Фихте и Гумбольдту, которые с ужасом взирают на разгул чернорубашечников. Но вдруг в статье встречается совершенно неожиданная фраза: «Они сжигают те слабые ростки буржуазно-демократической культуры, которые начались в германской литературе в бабье лето веймарского периода». Надо ли говорить, что слова «буржуазно-демократическая культура» для Радека даже не ругательные, это собственно то, с чем он всю жизнь боролся.

Известно о симпатиях Радека к национал-социалистам, а также о его переговорах с правительством Гитлера, подготавливающим пакт Молотова - Риббентропа. Абсурдно, но этого еврея, возможно одного из немногих, советские следователи обвиняли в сотрудничестве с фашистами не зря. Конечно, Радеком двигала отнюдь не какая-то особая любовь к Гитлеру, а желание и дальше играть на поле перманентной революции . Но, по меткому выражению Троцкого, ее голову уже перевесил «свинцовый зад бюрократии», и повсюду наступала такая стабильность , которая совершенно не нуждалась ни в чьих шутках.

Среди книг, подвергшихся аутодафе на площади перед Берлинским университетом, Радек упоминает сочинения З. Фрейда, который, среди прочего, писал, что юмор — это высший защитный механизм, позволяющий преобразовать аффект в удовольствие. Спешите воспользоваться.

КТО ТАКОЙ КАРЛ РАДЕК?

Борис Ефимов

На этот вопрос я предвижу два возможных ответа: - Не знаю. Не помню.

Что-то слышал. Но стоит ли вспоминать?

Мне кажется, если мы хотим знать свое прошлое, если нам не безразлична наша история, мы должны знать и вспоминать людей, оставивших в этой истории свой след. Знать не только "хороших и разных", но и просто разных. Даже, если они были не совсем хорошие.

Был ли Карл Радек хорошим человеком? Не знаю. Но что это был человек заметный, незаурядный, одаренный, у меня нет сомнения. В моем представлении Карл Радек - это типичная яркая фигура деятеля международного авантюрного толка, приверженца космополитизма, воспринимаемого часто как интернационализм. Я убежден, что Радек не верил ни в Б-га, ни в черта, ни в Маркса, ни в мировую революцию, ни в светлое коммунистическое будущее. Думаю, что он примкнул к международному революционному движению лишь потому, что оно давало ему широкий простор для его врожденных качеств бунтаря, искателя острых впечатлений и авантюрных устремлений. И он появляется, скажем, в Баку на съезде народов Востока, где темпераментно призывает к борьбе против английского капитализма, появляется в Берлине, где агитирует против правительства Веймарской республики и, как ни странно, энергично поддерживает нарождающееся национал-социалистическое движение, возглавляемое Гитлером. В Женеве, на конференции по разоружению, он выступает как один из руководителей советской делегации, довольно бесцеремонно оттесняя главу делегации Максима Литвинова. Еще до того он становится генеральным секретарем Третьего Коммунистического Интернационала - этого сложнейшего конгломерата десятков коммунистических партий мира. Он много пишет, выступает с докладами.

Однако наступают сложные времена. И Радек совершает первый крупный просчет: он примыкает к Троцкому в его конфронтации против Сталина. И, будучи мастером острого, меткого слова, каламбура, язвительной шутки, направляет стрелы своего остроумия против Сталина. Его остроты ходят из уст в уста. Вспоминается, например, такой анекдот. Сталин спрашивает у Радека: "Как мне избавиться от клопов?" Радек отвечает: "А вы организуйте из них колхоз. Они сами разбегутся". Или: "Со Сталиным трудно спорить - я ему цитату из Ленина, а он мне - ссылку". Генерального секретаря партии он именует не иначе, как "усач", "тифлис", "коробочка". Достается и Ворошилову, который на каком-то собрании назвал Радека прихвостнем Троцкого. Радек ответил эпиграммой:

Эх, Клим, пустая голова!

Мысли в кучу свалены.

Лучше быть хвостом у Льва,

Чем ж...ю у Сталина.

Почуяв, что в борьбе побеждает Сталин, Карл Бернгардович мгновенно перестроился. На заседании редколлегии "Известий" он уже уважительно именует Сталина "руководитель партии". Это еще не "Вождь" и "Учитель", но близко к тому. А вышедшая к пятидесятилетию Сталина книга Радека полна пылких славословий, как например, "Великий Архитектор социализма" и других не менее красочных. Тем не менее он уже не обладает прежним размахом деятельности, и ему приходится довольствоваться гораздо более скромным положением члена редколлегии и политического обозревателя "Известий". И я часто встречаюсь с ним в редакции. Ко мне он относился в общем благосклонно, иногда похваливал мои карикатуры, но однажды я вызвал его неудовольствие. Как-то на обсуждении вышедшего номера меня дернуло сделать замечание по поводу его международного обзора.

Карл Бернгардович, - сказал я. - В вашем обзоре упоминается "Данцигский коридор". А при чем тут Данциг? Не правильнее ли сказать "Польский коридор"? Ведь это польская территория, отделяющая Восточную Пруссию от остальной Германии.

Радек посмотрел на меня иронически.

- "Данцигский коридор" - это общепринятый международный термин. Теперь придется всех оповестить, что этот термин не устраивает нашего карикатуриста Бориса Ефимова.

Все рассмеялись, а я, сконфуженный, прикусил язык.

Веселый циник и острослов, автор каламбуров и анекдотов, в том числе и тех, которые он не сочинял, Радек был широко популярен. Я видел его на одном из празднеств на Красной площади, он поднимался на трибуну для гостей, держа за руку маленькую дочку, и кругом слышалось:

Смотрите, смотрите! Карл Радек идет. Карл Радек!..

Возможно, и Сталина забавляли шутки и остроты Радека, но не в характере Хозяина было забывать и прощать колкости по своему адресу. В этом отношении "запоминающее устройство" в его мозгу работало безукоризненно, и когда начались репрессии 30-х годов, Радеку припомнилась его близость к Троцкому.

Арест. Тюрьма. Следствие. И открытый показательный процесс, на котором Радек является одной из центральных фигур, одновременно обвиняемым и свидетелем обвинения, показания которого "топят" всех остальных обвиняемых.

Радек остается Радеком и на скамье подсудимых. Присутствовавшие на процессе иностранные корреспонденты не упустили в своих сообщениях описание Радеком подробностей допросов, которым он подвергался во время следствия.

Вопреки всяким россказням, не следователь меня пытал на допросах, а я пытал следователя. И я его совершенно замучил своими объяснениями и рассуждениями, пока не согласился признать свою контрреволюционную, изменническую деятельность, свои преступления перед партией и народом.

Разве нельзя предположить, что такая способность сохранять чувство юмора шутить в столь нешуточной ситуации могли понравиться даже отнюдь не мягкосердечному Хозяину? И, может быть, отвести от него смертный приговор. Как показало будущее, этого не произошло...

Лион Фейхтвангер, присутствовавший н

а процессе, рассказывая о нем в своей книге "Москва 1937", делится своим наблюдением. При оглашении приговора перечислялись фамилии подсудимых с прибавлением роковых слов: "Приговорить к расстрелу... Приговорить к расстрелу... К расстрелу... расстрелу". Прозвучало: "Радека Карла Бернгардовича - к десяти годам тюремного заключения". По свидетельству Фейхтвангера, Радек как бы удивленно пожал плечами и, оглянувшись на соседей по скамье подсудимых, "удивленно" развел руками. Этим он как бы говорил:

Странно. Сам не понимаю, в чем дело...

Как рассказывала Мария Остех, немецкая журналистка, в качестве переводчицы сопровождавшая Фейхтвангера, когда осужденных выводили из зала, Радек обернулся к публике и, увидев Фейхтвангера, помахал ему рукой, что было одновременно и приветственным, и прощальным жестом. Журналистка назвала его по-немецки "винке-винке", что примерно соответствует русскому "пока-пока".

Когда, где и при каких обстоятельствах оборвалась жизнь Карла Радека, я не знаю.

Как-то Радек увидел мой дружеский шарж на него, напечатанный в газете "Красная Звезда". Смеясь, он сказал мне со своим легким польским акцентом:

О, я у вас совсем не так страшный.

Я и не думал изображать вас страшным, Карл Бернгардович, - ответил я.

И, действительно, Карл Радек был совсем "не так страшный", страшным было время, в котором ему суждено было погибнуть.

P.S. Уважаемые читатели журнала "Лехаим"!

Обращаюсь к вам в связи с курьезной ошибкой, допущенной при опубликовании в №4 (84) журнала "Лехаим" моего очерка "Литературно-прокуратурный синтез". Иллюстрацией к очерку, в котором речь идет об известном в свое время литераторе и одновременно следователе советской прокуратуры Льве Шейнине, послужил дружеский шарж, где Шейнин был изображен вместе со своими друзьями, а иногда и соавторами фельетонистами братьями Тур. Сдавая рисунок в редакцию, я имел в виду, что из этой бравой троицы будет выделен для печати один только Шейнин. Но, Льву Романовичу не повезло. Как-то так случилось, что на журнальной странице вместо него оказался один из братьев - Леонид Тур, сам по себе человек достойный и симпатичный, но к материалу о Шейнине прямого отношения не имеющий. Я, откровенно говоря, не вижу оснований драматизировать забавную "накладку" - не зря древняя мудрость гласит, что людям свойственно ошибаться. Это бывает, как известно, и в выступлениях, а также в поступках высоких персон, и в печатных изданиях. Тем не менее я решил обратиться к редакции "Лехаима" с просьбой уделить место этому письму к читателям и упомянутому выше тройственному шаржу с "подлинным" Шейниным.

Бор. Ефимов

Слева направо: Петр Тур, Леонид Тур, Лев Шейнин.

Ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

Регулярная статья

Карл Бернгардович Радек
Карл Радек (слева) на втором конгрессе Коминтерна в 1920 г.
Имя при рождении:	קרול זוֹבֶּלְזוֹן Кароль Зобельзон
Род деятельности:
Дата рождения:
Место рождения:
Гражданство:	Россия, СССР
Дата смерти:
Место смерти:	Верхнеуральск (?)

Радек, Карл Бернгардович (псевдоним, настоящая фамилия Зобельзон; 1885, Львов , – 1939, Верхнеуральск?) - деятель европейского социал-демократического и коммунистического движений, советский партийный публицист.

Биографические сведения

Детство и юность провел в Тарнове (ныне Тарнув), где мать работала народной учительницей (отец умер, когда Радеку не было пяти лет). Там же окончил польскую гимназию (1902). С детства читал по-немецки - на «языке просвещения евреев Галиции».

В гимназии он был увлечен идеями польского национализма, которые повлияли на выбор его псевдонима. Фамилия «Радек» была принята по имени героя романа о революционной борьбе польских студентов. Позже Радек познакомился с немецкой социал-демократической литературой и начал социал-демократическую пропаганду. С 14 лет входил в социалистические кружки, вёл агитацию среди рабочих и в своей гимназии, за что его дважды оттуда исключали. Учился в университетах в Кракове и Берне .

Деятель социал-демократического движения

С 1902 г. - член польской социал-демократической партии Галиции и Тешинской Силезии, сотрудничал в её прессе. С 1904 г. состоял в Социал-демократии Королевства Польского и Литвы (год спустя эта партия вошла в Российскую социал-демократическую рабочую партию - РСДРП). В 1905 г., во время революционных событий, Радек нелегально прибыл в Варшаву , где совместно с Я. Тышкой , Розой Люксембург , Ю. Мархлевским и другими редактировал газету «Трибуна».

В 1906 г. сидел полгода в тюрьме, где усиленно изучал русский язык и читал Ленина , Плеханова и Маркса . Весной 1907 г. вновь арестован и зимой того же года выслан в Австрию . Затем он работал в редакциях левых социал-демократических газет Польши и Германии , публикуя статьи главным образом по вопросам партийной тактики и международной политики, приобретая репутацию умного, остроумного публициста. С 1908 г. - активный деятель левого крыла германского социал-демократического движения.

Деятель большевистской партии

В 1915 году, во время участия в конференции в Циммервальде Радек познакомился с В.И. Лениным . Радек сблизился с большевиками и перешел в их лагерь. Вместе с Лениным и Зиновьевым он помог создать циммервальдская левую группу революционных социалистов в 1915 году.

После Февральской революции 1917 г. Ленин пригласил Радека вернуться с ним в Россию . Радек принимал участие в организации возвращения Ленина и его товарищей-большевиков. Он проехал в «ленинском запломбированном вагоне» через Германию , затем перебрался в Швецию , где вместе с Я. Ганецким (Фюрстенберг, 1879–1937) и В. Воровским был агентом ЦК большевиков для связи с заграницей. Там он публиковал еженедельный бюллетень большевиков.

В январе 1930 г. Радек был восстановлен в партии. В 1932–36 гг. был заведующим Бюро международной информации ЦК ВКП(б), а также заведующим международным отделом газеты «Известия».

Партийный публицист

Радек был одним из самых блестящих и эрудированных партийных публицистов (писал на немецком, польском и русском языках). В 1920–30-х гг. Радек был влиятельным обозревателем («Правда» и «Известия»), членом редакционной коллегии газеты «Известия» и лектором по вопросам внешней политики и международного рабочего движения (1931-36).

Радек - автор ряда работ по истории коммунистического и рабочего движения, тактике и стратегии революционной борьбы, а также художественно-мемуарных «Портретов и памфлетов» (М.-Л., 1927; доп. изд. тт. 1–2 - 1933; переиздания 1934 и 1935).

Литературный и театральный критик

Радек выступал в печати и как литературный и театральный критик (одним из первых высоко оценил постановку «Короля Лира» в ГОСЕТе). Он также был широко известен как автор язвительных анекдотов о советской жизни и партаппаратчиках, в том числе и о И. Сталине .

Капитуляция Радека перед Сталиным, а в особенности предательство Блюмкина, о котором стало известно в кругах оппозиции, морально сломили его. Свой полемический и остросатирический талант Радек обратил против бывших соратников, а его восхваления Сталина («Зодчий социалистического общества», Москва, 1934), выделявшиеся пафосом даже на общем фоне славословий вождю, по определению И. Нусинова , «поднимаются до эпоса революции».

В 1935 г. Радек вошел в состав Конституционной комиссии ЦИК СССР и совместно с Н. Бухариным написал проект так называемой Сталинской конституции (1936).

В августе 1936 г., во время первого из показательных процессов, Радек с гневом призывал к суровому наказанию Г. Зиновьева и Л. Каменева .

Арест

В октябре 1936 г. Радек был арестован и обвинен в участии в троцкистской заговоре с целью расчленить Советский Союз. Он долгое время не давал нужных властям показаний, но затем, по некоторым сведениям, после встречи со Сталиным, который взамен на обещание сохранить жизнь потребовал от Радека оговорить себя и других (в том числе и находившегося на свободе друга Радека - редактора «Известий» Н. Бухарина), согласился сотрудничать со следствием.

На сфабрикованном процессе «Параллельного антисоветского троцкистского центра» (январь 1937 г.) Радек, со свойственным ему красноречием, играл основную роль (признав себя «коварным лжецом», он в то же время указал, что судебное дело базируется исключительно на его собственных показаниях). Из 17 подсудимых 13 были приговорены к расстрелу, двоих позже расстреляли по заочно вынесенному приговору, а Радека и Г. Сокольникова , приговоренных к 10 годам тюрьмы, 19 мая 1939 г. (явно по приказу начальства) насмерть забили уголовники.

В 1988 г. Радек был реабилитирован Верховным Судом СССР.

Радек и евреи

Хотя сам Радек был совершенно безразличен к еврейству, для многих современников (принадлежавших часто к противоположным политическим лагерям) он из-за своего участия в различных европейских партиях, преданности идее мировой революции, а также благодаря своей внешности, соответствовавшей карикатурному стереотипу еврея, был олицетворением космополитического «иудеокоммуниста».

Источники

• КЕЭ, том 7, кол. 44–46
• Vera Kaplan Radek, Karl - YIVO - энциклопедия евреев Восточной Европы

Литература

• Олег Кен, “Карл Радек и Бюро международной информации ЦК ВКП(б), 1932–1934 гг.” Cahiers du monde russe 44.1 (January–March 2003): 135–178;
• Warren Lerner, Karl Radek, the Last Internationalist (Stanford, Calif., 1970);
• Ernst Pawel, “Karl Radek: A Forgotten Pillar of Bolshevism,” Midstream 18 (May 1972): 33–45;
• Karl Bernhardovich Radek, “Autobiography,” in Makers of the Russian Revolution, ed. Georges Haupt and Jean-Jacques Marie, pp. 361–384 (London, 1974);
• Jim Tuck, Engine of Mischief: An Analytical Biography of Karl Radek (New York, 1988).